Этот рассказ — история в первую очередь о людях. Некоторые из них не совсем обычные, но это не делает их меньше людьми. Во вторую — вольное переложение мифа о хакасской сороке, которая когда-то была царицей (ханом) среди птиц. Если вы заметили опечатку или просто хотите мне что-то сказать, то можете связаться со мной по этой почте: abstraction.absolute@protonmail.com. Иллюстрацию к рассказу сделала замечательная Okihoo (@okihoo), за что ей ещё раз огромное спасибо.
Весь день Лизу не покидало странное ощущение, будто сегодня обязательно произойдёт что-то необычное. Ещё ночью она вдруг проснулась — как ей тогда подумалось из-за шума проехавшей за окном машины — и долго смотрела в окно, взобравшись на подлокотник дивана. Стоявшая рядом на подоконнике герань била своим душноватым запахом в нос, и Лизе пришлось чуть передвинуться в сторону, чтобы составивший компанию маленькой полуночнице цветок не мешал смотреть на пустующую улицу, освещенную лунным светом. Одинокая машина, потревожившая сон девочки, уже скрылась, и из ночного пейзажа внимание привлекала одна луна, сегодня особенно большая и яркая; Лизе показалось, что это чей-то глаз, всматривающийся в её окошко через прореху в чёрной рясе ночного неба. И чем дольше девочка всматривалась в гипнотическое сияние, тем больше ей казалось, что это уже не глаз, а женское лицо. Белые глаза с зрачками-точками, безумно-пронзительным взглядом уставились на Лизу, и та, наконец сбросив с себя полусонное оцепенение, шмыгнула под клетчатое тяжелое одеяло. Отгородившись от тревожного наваждения, девочка не заметила, как провалилась в сон.
С самого утра же Лиза Хамова — черноволосая девочка семи лет — была предоставлена самой себе, не считая кошки Дуси. Ночное предчувствие не исчезло, но затаилось. Отец и мать ушли на работу, оставив её под присмотром соседей снизу — там у Лизы была подруга, смугловатая башкирка с родинкой под губой, по имени Алия. Пользуясь моментом одиночества, Лиза листала одолженную у подруги книжку «Урал-Батыр» прямо в процессе завтрака (родители запрещали читать книги во время еды), но книжка, прочитанная ещё вчера, быстро наскучила. К счастью, прежде чем тишина пустой квартиры начала пугать, раздался звонок — привели Алию. В ярко-красном платье с манжетами девочка была похожа на карнавальную танцовщицу.
Сначала всё шло неплохо: подруги уселись играть в простенькую настолку про Изумрудный город, но Лиза начала проигрывать и обижаться, и Алия это очень хорошо почувствовала. В итоге, Алия объявила, что хочет почитать свою книжку, и Лизе пришлось вернуть книгу владелице, которая демонстративно уселась в кресло с красным матрасом и принялась читать. Вообще, конечно, дружба у них была «поневоле» — будучи единственными детьми в подъезде, девочки были буквально вынуждены дружить, при том, что были совершенно разными: бойкая и шустрая Лиза и тихая, задумчивая Алия.
Девочки переглянулись, и Лиза вдруг ясно поняла, что сейчас должно произойти то, от чего весь день зудело под ложечкой. Алия застыла в трансе, не отводя взгляда с карих глаз Лизы, а та вдруг потянулась к лицу подруги, как бы желая поправить прядь волос, но по пути коснулась щеки, и образ Алии вдруг размылся, превратившись в полубезликий, рябящий в глазах силуэт. Сколько они так просидели Лиза не знала — это могло продолжаться и минуты, и час; время обернулось черной кошкой Дусей и спряталось под креслом.
— Я… домой схожу, — наконец пробормотала Алия и наваждение рассеялось.
Когда вернулись мама и папа, они о чём-то долго шептались в прихожей, не обращая внимания на крутящуюся в ногах и жалующуюся на что-то Дуську.
Вечером её привезли к бабушке — мягкой, но степенной женщине, с ещё не успевшими поседеть русыми волосами. Взгляд у неё всегда был одновременно и тёплый, добрый, и в то же время рассеянный, словно она не всегда понимала, где находится. Сонный дворик двухэтажного дома, с деревянной облицовкой, отгораживали от внешнего мира современные многоэтажки. Он казался маленькой девочке волшебной долиной, скрытой от внешнего мира горами — и сохранивший своё очарование утопающего в зелени тополей местечка, где гаражи заросли кустами, а у каждого жильца на заднем дворе был свой садик. А ещё здесь было гораздо больше детей, чем в родной пятиэтажке — со многими Лиза была знакома с прошлого лета. Лизе разрешили играть допоздна: она была последней, кого позвали домой.
Но когда весь дом окончательно уснул, бабушка разбудила Лизу, вывела её из комнаты, где она спала на тахте рядом со старым немецким фортепиано, и сказала одеваться. Сама она уже накинула серую замызганную куртку и, пока ждала девочку, перелистнула заранее календарь на двадцать второе.
Держа Лизу за руку, бабушка провела её в свой уголок садика, и, отогнув куст смородины, показала девочке овальный булыжник.
Бабушка часто говорила странные вещи, которые Лиза не понимала: но в этот раз ей по какому-то наитию удалось догадаться, что камень связан с женщиной, которую она видела вчера ночью. Она подняла вопросительный взгляд на бабушку — в лунном свете уставшее лицо походило на голый череп — но та ничего не сказала.
На обратном пути, в тёмной аллейке по краю дома, Лиза вдруг заметила расцветшие акониты: сюда почти не попадал лунный свет из-за низко склонившихся тополей, и цветов казалось больше, чем могло бы вырасти на этом клочке земли. Бабушка тоже заметила странное, полуночное цветение и покачала головой:
Девочка было захотела возразить, что любит и её, и маму, и папу, и даже Алию — но почему-то промолчала, подавленная неожиданным осознанием, что тоже верит в сказанное бабушкой.
Двор ещё не успел избавиться от утренней прохладцы, а Лиза уже покинула «сонное царство» квартиры — бабушка раньше двенадцати не вставала — справившись с вечно заедавшим ключом в замке и выбежала во двор. Солнце всходило позади дома; и потому небольшой дворик практически до полудня был прикрыт тенью, освещаемый лишь сверкавшими от утренних лучей окнами многоэтажек.
Часть двора отгораживал забор с крепкой металлической рамой, на которую натянули рабицу; правда, непонятно было, что именно он должен был делать, потому что, воткнутый между двумя входами в промышленное здание, стоявшее напротив, он при этом имел совершенно никак не закрывавшиеся два прохода, и потому не нужно было даже лазить по крепко натянутой сетке, чтобы проникнуть на вторую половину. По забору Лиза всё равно с удовольствием лазала, не слушаясь запретов бабушки. Казалось, его поставили специально для детей и пыльных ковров.
Ближе к полудню, когда залитый солнцем асфальт начинал прогреваться, а по двору расплывались запахи с чьей-нибудь кухни — в квартирах первого этажа именно кухонные окна были обращены во двор — начинали подтягиваться другие ребята: Руслан, самый старший из них, уже второклассник, Макс и Настя. Последней родители купили mp3-плеер и поэтому она знала столько музыкальных групп, что Лиза каждый раз удивлялась — как та ухитряется запоминать все эти названия?
Макс и Настя, стоявшие рядом, покивали, признавая его старшинство. Лиза, спустившись с забора, уселась на большую скамейку возле него и начала рассказывать всё, что запомнила: о стариках Янбирде и Янбике, их сыновьях Урале и Шульгене, не послушавшего родителей, и что из этого потом получилось.
Вскоре к ним присоединились ещё несколько детей, пришедших из соседнего двора, и игра размахнулась сразу на оба.
Прячась в листве одного из тополей — деревья во дворе были сплошь кривые, с ветвистой верхушкой, на которую было удобно взбираться, — Лиза щурилась от яркого солнца, пробивавшегося даже через густую листву, и слушала как перекликаются остальные дети.
Любуясь сквозь листья и ветки двориком, Лизе остро вдруг захотелось, чтобы это никогда не заканчивалось — солнце, тёплый асфальт, крики друзей и зелёные приземистые тополя. Она долго сидела, не двигаясь: так ей казалось, она сможет длить этот момент бесконечно долго, но стоит ей шевельнуть даже пальцем — и всё снова пойдёт своим чередом. Серая кирпичная стена в воображении девочки превратилась в неприступный замок, такой, в котором в каждой сказке сидела заточённая принцесса.
Running through the monsoon, beyond the world
To the end of time, where the rain won't hurt
Должно быть, она зажмурилась или моргнула, но зазвучавшая из ниоткуда песня — едва слышная, как будто из сломанного динамика, заставила открыть глаза. Закатное пламя плясало в окнах многоэтажек, окрашивая двор в желто-красные цвета. Но это не удивило девочку как песня, которая, однако, уже перестала звучать.
Лето летело: к его концу Лиза неожиданно для себя поняла, что не может даже отчетливо вспомнить лицо Алии — она забыла о ней совершенно всё: осталось лишь имя и книжка, которую она ей давала почитать. Настя же разочаровалась в совместных прослушиваниях музыки и даже отдала на время Лизе плеер. Однажды проходя из коридора на кухню, девочка обратила внимание на настольный календарь: завтра приезжали родители.
Этой ночью Лиза долго не могла уснуть. Она ворочалась на диване, слушая, как вздыхает в соседней комнате бабушка, как тикают настенные часы и думала о том, что ей совсем не хочется уезжать. Сквозь полупрозрачные белые занавески пробивался лунный свет. Наконец, извертевшись, измяв однотонное синее одеяло Лиза погрузилась в дремоту: ей приснилось, что она опять сидит на ветке дерева, но дом бабушки и два соседних слились в один, превратившись в крепостную стену, а дворик стал внутренним двором замка, где росли теперь тополя, акониты и розы… и было в этом что-то от того солнечного дня, когда она только приехала сюда, что-то неуловимо-родное, но что именно Лиза понять не смогла: она проснулась, на дворе было утро, а в коридоре перешёптывались с бабушкой приехавшие отец и мать. Мама зашла в комнату; её мягкая ладонь легла на щёку девочки. Обычно мама выглядела похожей на мальчика: короткая стрижка чёрных волос, грубоватые черты лица и жесткий взгляд карих глаз, совсем непохожих на взгляд бабушки. Но сейчас она смотрела не строго, а наоборот, с любовью, и гладила дочь по щеке. Лиза поймала ладонь матери и улыбнулась полусонной и искренней улыбкой.
Вернувшись домой, Лиза узнала, что Алия переехала. Родители опасались, что дочь будет грустить, но Лиза не стала: она всё лето не вспоминала об Алие, и теперь всё, что осталось от соседки — это воспоминание небольшой ссоры и прочитанная книжка.
В сентябре Лиза пошла в первый класс. Преподавательница — крупная женщина со строгим лицом и, как это принято говорить, волевым подбородком, довлела над классом, часто разбирая чью-нибудь ошибку вслух с насмешливой, ехидной интонацией в голосе. Лизе, не всегда поспевающей за диктовкой, тоже доставалось, и под колючим взглядом учительницы в классе становилось очень неуютно.
На второй день она познакомилась со своей соседкой по парте — ту в первый день почему-то не пустили в класс, а отвели домой.
Поначалу новая знакомая больше раздражала. Она постоянно ввязывалась в какие-то споры между одноклассниками, отчего они однажды чуть не поссорились, потому что полюбившая читать на перемене Лиза (вернувшаяся от бабушки заметно тише и спокойнее, чем была раньше) однажды сама шикнула на соседку, а та восприняла это чуть ли не предательством.
Впрочем, боевой характер подруги скоро стал привычен, и полюбившая тишину Лиза свыклась с этой особенностью Даши. Ещё внимание Лизы привлекла девочка Алина, за умение рисовать, но та была совсем тихоней и напоминала этим Алию: не особо активно отвечала на вопросы девочки и, хотя знакомство состоялось, Лиза вдруг поняла, что ей куда комфортнее с шумной Дашей.
Спустя месяц, когда они собирались домой, другие девочки, во главе с Аней — с суровой немецкой фамилией Крамер — вдруг подошли к Лизе с вопросом:
Даша, стоявшая рядом, потупила взгляд. Это была правда, и возразить ей в этот раз было нечего. Девочки выжидательно смотрели на Лизу.
Шли дни, превращаясь в недели, недели — в месяцы. Подросшая Лиза разлюбила лето, и теперь ей гораздо приятнее было гулять осенью, в этом маленьком лимбе между зимой и летом, когда нет уже палящего жаркого солнца, небо затянуто серой пеленой, а по утрам стоит зыбкий туман, но листья ещё не опали и даже не поменяли цвет.
Но ещё приятнее в такую погоду было сидеть дома, открыв форточку, чтобы слышать завывания ветра и перестук дождя по навесу у подъезда. Отец принёс в дом первый компьютер с работы: теперь можно было развлекаться не только телевизором — по которому всё равно было невозможно поймать мультфильмы — но и смотреть как отец играет в игры. Лизе нравилось наблюдать, как двигаются по экрану ярко раскрашенные персонажи, хотя она едва улавливала суть космических и фентезийных стратегий, в которые играл отец. Компьютер фактически заменил книгу, став дверью в новый мир, который хотелось изучить. Это вызывало недовольство мамы; её жесткий взгляд карих, почти чёрных глаз, заставлял даже отца согласиться с тем, что Лизе надо не в «монитор пялиться», а идти делать уроки.
Уже будучи во втором классе, вернувшись домой, девочка узнала, что вскоре к ним приедет бабушка: пожить какое-то время. Почему — Лизе никто не сказал, но от новости девочке стало немного неуютно, будто случилось что-то плохое. Бабушку привезли поздно вечером, Лиза уже спала. Ей отгородили комнату, завесив её плотной зелёной занавеской. Бабушка выходила редко, и когда девочка ходила мимо этой занавески, они переговаривались прямо через неё: в какой-то момент девочку даже начало одолевать беспокойство — ей казалось странным, что она разговаривает с кем-то, кого не видит. Но навещать бабушку за ширмой было тяжело: лицо её осунулось, и оттого походило на череп уже по-настоящему, но главное, Лизе казалось, будто своего тепла бабушке уже не хватает, и она пытается тянуть его из других — глаза её в этот момент смотрели не рассеянно и по-доброму, но как-то алчно, словно она завидовала Лизе. Ела она теперь только горячее и пила кипяток: однажды по просьбе мамы Лиза принесла бабушке чашку в комнату, и чуть не обожгла себе пальцы по пути.
Обстановка в доме становилась тяжелее, мама и папа, похоже, спорили из-за бабушки. Так протянулся ещё год: в конце концов девочка даже перестала заходить к бабушке в комнату, перебрасываясь лишь парой слов из-за занавески. Иногда бабушка не отвечала — может быть спала, а может не слышала, и Лизе всё сильнее казалось, что у них в доме появился призрак. Однажды она не выдержала и всё-таки ворвалась в комнату — к тому времени ей даже запретили тревожить бабушку — но там уже никого не было. Ещё три дня разговаривала девочка непонятно с кем, но потом бабушка перестала отвечать — а занавеску наконец убрали. Но странное, гнетущее ощущение, которое привезла с собой бабушка, никуда не делось.
Самое яркое воспоминание, оставленное бабушкой, была та лунная ночь два года назад: и неожиданно расцветшие акониты. Лиза долго думала над словами бабушки, но так и не могла понять, с чего та так решила, и почему она сама не нашлась что возразить. В четвёртом классе уже Аня Крамер задала ей как-то похожий вопрос: тогда четвёртый «А» охватила лихорадка выяснений, кто кому нравится. Девочки подошли на переменке к Лизе, которая, в это время устроившись в углу между стенкой и шкафом с учебниками.
Лиза, застигнутая врасплох, попыталась обдумать его, но не смогла: вместо этого выдавив из себя неопределённое:
Вечером за столом отец объявил, что за бабушкином домом надо кому-то присмотреть и через неделю переехал туда, прихватив Дуську, но оставив Лизе старый компьютер. Одиночества в квартире прибавилось — но девочку это совсем не волновало. С компьютером даже присутствие бабушки отходило на второй план, и приобретало элемент игры: Лиза воображала, что теперь она живёт в доме с привидениями.
Единственное, что теперь нарушало гармонию полупустого дома — это всё более настойчивые требования матери. Ей казалось, что Лиза отгораживается от окружающего мира, запираясь в собственной комнате на весь день — и единственная, кого она впускала в свой собственный мир бледно-зелёных обоев, была Даша. Здесь они вместе с подругой посмотрели первый раз «Утэну».
Матери же хотелось, чтобы Лиза гуляла, чаще была на виду и уж точно не просиживала бы свободное время за компьютером. Но и в школе вместо шумных компаний одноклассников Лиза начала предпочитать тихое помещение библиотеки. Библиотекарь — Галина Викторовна, пожилая дама в очках, знала её уже по имени, и в конце четвёртого класса вручила девочке книгу «Мифы древнего Китая».
Лиза задумчиво перелистнула пару страниц. Закладка лежала на семьдесят шестой. Галина Викторовна вряд ли знала, что у неё вообще есть бабушка, а девочка даже не знала, где она сейчас. Странное ощущение нереальности происходящего заставило девочку уйти не попрощавшись.
А на следующий день, когда она решила всё-таки зайти сказать спасибо, библиотечный кабинет оказался опечатан, и никто не мог объяснить — или не хотел — куда исчезла Галина Викторовна. Она даже упросила маму съездить к папе, но та, вернувшись, ответила, что бабушка домой не приходила и, наверное, уже не придёт. Глаза её при этом странно весело блестели, а на щеках был легкий румянец.
Четвёрка одноклассниц — с ними ещё была Даша, — только что миновала проход между домами, в конце поворачивающий вбок, и шла по небольшой аллейке, усыпанной уже жёлтыми березовыми листьями. Даша, обычно самая шумная из компании, сегодня была молчалива: с самого утра её мучила головная боль.
Впереди маячила школа и четвертная контрольная по русскому. Лиза как раз увлечённо рассказывала о древнегреческих богах: тема сочинения была «Мифология древнего мира». Оно было первым уроком, так что четвёрка слегка волновалась. Волнение только возросло, когда Лидия Николаевна, кудрявая женщина сорока лет, скомандовала достать тетради.
Даша что-то хотела кажется возразить, но не стала: уткнувшись в свою тетрадь, она не проронила ни слова.
Возмущение несправедливым упрёком перебило желание продолжать спор и у Лизы, и она последовала примеру подруги.
К третьему уроку Лиза уже отошла и хотела заговорить с подругой — но та легла на парту, закрывшись сложенными руками, так что девушка рассудила, что Даша не хочет с ней пока разговаривать. Она надеялась поговорить после уроков; но с предпоследнего Даша отпросилась, сославшись что у неё температура.
В эту ночь Лизе вдруг приснился полузабытый сон: бабушкин двор, превратившийся в замок. Но теперь он проступил гораздо отчетливее, был уже не подобием картин Эшера, как это часто бывает во снах с геометрией, но четко оформленным, с явно различимыми башенками-колокольнями и стенами белого мрамора. Однако не это было главным, а то, что первый раз Лиза отчетливо увидела Златовласую Принцессу, с раскосыми, почти нечеловеческими глазами — и оттого только сильнее очаровывающей этой странной неземной красотой, увидела и Дракона, охраняющего её. Разверстая его пасть накрыла замок, и всё погрузилось в вязкую, липкую тьму его желудка.
Проснувшись, Лиза увидела записку от матери: та снова уехала проведать отца. Последнее время она часто ездила к нему — квартиру в бабушкином доме они продали, и теперь отец жил где-то за городом (Лиза туда не особо рвалась, и после того, как один раз там побывала, больше ездить не захотела). Лиза подумала, не прогулять ли школу — но вспомнила, что собиралась поговорить с подругой, и начала собираться, наспех набрасывая домашку по математике. Контрольная по логарифмам была подготовлена за полчаса. В углу стола лежала книжка Георгиевского, придавленная фигуркой хакасской шаманки в хам пёрик (подарок отца на шестнадцать лет), шапочке с птичьим хвостом и черно-красными лентами. Лизе вдруг почему-то захотелось заглянуть в книгу прямо сейчас — но она спешила, а переставлять фигурку было лень.
Даша в школу не пришла. Звонить Лиза не решилась — вечно контролирующая (даже в старших классах! — хотя над этим уже никто не смеялся, а больше сочувствовали) мама Даши не дала бы поговорить всё равно. Слать SMS-ки? Только накручивать себя: ещё не прочла или уже прочла, но не хочет отвечать…
Когда Даша наконец вернулась в класс, конечно, они помирились. Обнялись, улыбнулись друг другу, но что-то уже было надломлено. Уже не было той легкости в общении, подруги тяготились друг дружкой, и тяготились тем больше, чем яснее осознавая, что больше-то, в сущности, никого нет ни у той, ни у другой — между собой они дружили «иначе», чем с Алиной и Аней. И вот это «иначе» теперь куда-то исчезло, вместо него осталась лишь видимость, которую они с каким-то ожесточением ещё пытались поддерживать.
Даша всё реже посещала занятия. В её голубых глазах, обычно добрых и даже мудрых, проглядывало теперь что-то неуловимо похожее на тот голодный взгляд бабушки, пугавший Лизу в детстве.
Как-то в мае, когда уже зацвели тополя и клёны во дворе дома, где жила Даша, подруги спустились в него посидеть — Лиза приходила настраивать подруге компьютер, чтобы та могла заниматься удалённо: школу посещать Даша уже не могла. Они сидели на деревянной скамье возле сушилки для ковров, сделанной из железных труб, выкрашенных в голубой, любуясь таким же голубым небом. Щурясь от солнца, Лиза повернулась к подруге и спросила:
Лиза замолчала, осознав, как странно, наверное, выглядел её вопрос сейчас. Даша тоже молчала. Её бледное лицо выглядело сейчас особенно усталым, и Лизе становилось неловко от того, что она не знает, что сказать подруге.
Она хотела сказать «раньше», но Даша перебила её на полуслове:
Лиза только рассеянно кивнула. На выходе со двора она столкнулась с девушкой в зелёном плаще — но даже не удивилась, что в мае кто-то ходит в длинном тренчкоте. Почему-то при взгляде даже мимолётном на плечо незнакомки её охватило то же самое чувство тревоги, что она испытывала каждый раз, когда происходило что-то странное: и старшеклассница поспешила уйти.
А через неделю Даша умерла. Её мать никого не позвала на похороны, а Лиза не нашла в себе сил, чтобы прийти просто так, без приглашения. Она долго вообще не могла поверить в это — ещё вечером они переписывались. Последнее непрочитанное подругой сообщение «Как ты?» так навсегда и застыло в диалоге.
Возможно, будь у Лизы чуть больше времени подумать обо всём, она бы ужаснулась сама, как легко перенесла смерть подруги, но подготовка к экзаменам, выпускной, и страх перед переменами, которые были уже неизбежны — всё это оттенило переживания о смерти Даши. Завалявшийся диск «Утэны» всё ещё напоминал Лизе о ней, но, казалось, Даша ушла из её жизни так же легко, как Алия или Настя до этого.
В это время сны о Лунном Замке стали приходить чаще. Проснувшись однажды в двенадцать часов, был один из последних дней июля, уже было известно, что Лиза поступила на прикладную математику, девушка наконец решилась заглянуть в подаренную библиотекарем книгу. Рисунок на семьдесят седьмой странице исчез, и его заменил другой: сердце дракона в центре, и расходящиеся прочь от него линии, напомнившие девушке интегральную схему.
— Маааам! — крикнула было Лиза, чтобы узнать, кому она давала её книгу, но ответом была тишина. Лиза вдруг осознала, что мать две недели как переехала к отцу.Лиза практически летела, чуть проскальзывая подошвой повидавших виды кроссовок по асфальту, покрытому морозной наледью. От быстрого шага — и встречного прохладного осеннего ветерка — полы чёрно-синего плаща развевались за спиной. Куда можно было так спешить в два часа ночи? На самом деле, может быть порядочно причин, но, по правде говоря, это был её естественный темп. Ночное небо накрыло город и на этом чёрном полотне ярко сверкали звёзды.
Эта прогулка была спонтанным порывом, которые иногда возникают, если просидеть практически безвылазно дома с неделю. Тем более, завтра в университете была только одна пара, а где вы видели студента, который потащится в универ из-за одной пары? Только не тот, который за весь месяц был ладно если на трёх. Цель же этой прогулки была настолько простой, что выглядела немного странной: Лизе просто захотелось посмотреть на фонари.
Стояла поздняя осень, но листья по-прежнему цеплялись за ветви и даже цвет менять отказывались. Ночью было не разглядеть, но Лиза знала, что там, в шумящих кронах, они остались того же малахитового оттенка. Миновав старое каштановое дерево с огромным, вытянутым по стволу дуплом, девушка нырнула в крытый проход между домами. Из-за боязни темноты она рефлекторно напряглась, но внутри было только уже знакомое кислотно-желтое граффити STRENGTH и запах гнили. К счастью, налетевший порыв ветра на выходе мгновенно отнёс неприятные запахи в сторону. Девушка поправила наползшую на лицо прядь – шапки на ней не было; её заменял водопад чёрных густых волос. Впереди была небольшая аллея с берёзками и заветными фонарями, вырезавшими бледно-белые пятна из черноты влажного осеннего асфальта.
Девушка притормозила у ближайшего из них, и с детским любопытством задрала голову, вглядываясь в холодно-белый свет диодной лампы, отгороженной от мира выпуклым плафоном. В её лучах плясали в безумном балете пылинки, подгоняемые набегающим ветерком.
Вдруг танец ускорился, раздулся, превратился сначала в метель, потом собрался в настоящие кучевые облака, из-за которых выглянуло маленькое солнце, заставив Лизу зажмуриться. Калейдоскоп бликов и теней сложился в знакомые очертания башен, но очень быстро распался на какофонию из белокаменных зданий, с прожилками из золота и лазурита, высоких арок и витражей, и вновь сошёлся – но уже в виде женского лица. Аккуратный небольшой нос и выразительные, чуть раскосые – что-то в них было от ящерицы – глаза.
Чьё-то присутствие, чувство вторжения в личное пространство, заставило Лизу вздрогнуть – и наваждение рассеялось. Девушка воровато оглянулась и поспешила домой; она, конечно, была достаточно отважна, чтобы выйти в два часа ночи на прогулку, но попасться на глаза случайному прохожему во время разглядывания фонаря – это было в её понимании уже чересчур.
Когда силуэт Лизы растворился на фоне мрачно-довлеющих многоэтажек, в ярко освещенный круг ступила непонятно откуда взявшаяся пепельная блондинка в зелёном тренче (хотя вернее было бы назвать её серебристоволосой: цвет её был не таким ярким, и сама причёска была какой-то невесомо-размытой, словно её голову несколько раз обернули паутинкой) с сумрачным выражением лица. Посмотрев вслед уносящейся Лизе, она неопределенно хмыкнула, чопорным жестом, которым берут щепотку соли, подцепила с асфальта расплывшееся призрачное лицо, и деловито спрятала к себе в карман.
***
… А вслед за солнцем из-за облаков выплыл замок. Покоящийся на парящем в воздухе клочке земли, он издали походил на одну монументальную, рвущуюся ввысь стелу из белого мрамора; но стоило начать всматриваться, и можно было заметить, что от единого монолита бегут в разные стороны арки и крепостные стены, увенчанные мудрёными тройными зубцами.
И где-то среди этих позолоченных и серебряных шпилей, среди радужных витражей размером с человеческий рост, была тронная зала с балконом, выступающим прямо над облаками. Пролетев бесплотным духом сквозь каменные стены, Лиза оказалась там: перед её лицом сверкнуло золотое руно волос, утонченные черты, острый, чуть длиннее обычного нос…
***
Лиза уже полчаса металась между тремя вещами: задачником Демидовича, раскрытом на странице триста восемьдесят, квадратным монитором, где была открыта китайская версия того же учебника, и синеобложечным блокнотом от “Газпрома”. Шла усиленная подготовка, которая должна была начаться ещё в восемь часов утра, но кривая дорожка прокрастинации свела все три элемента (плюс Лиза, плюс слегка покусанная ручка) только к двенадцати часам, что заставляло девушку нервничать и мешало сосредоточиться. Из головы не шёл сон, который она увидела в эту ночь: и ещё много ночей до этого.
Подготовка была к контрольной, контрольная была уже завтра; Лиза не появлялась в универе почти месяц. Перспективы были туманны, как остатки утра за окном. Разгадав наконец-то тайну производной, Лиза откинулась на спинку стула и закрыла лицо ладонями – то ли жест выученной беспомощности, то ли фейспалм от собственной безалаберности. “Какая же мне завтра пизда-а-а-а” – подумала девушка, с мазохистическим удовольствием смакуя последнее слово и массируя глубоко посаженные глаза. Волнение немного отступило, но на смену ему пришла апатия.
Захотелось просто раствориться в этом кубике “два на два”, оклеенном бледно-зелёными обоями, где легко можно дотянуться до выключателя, не вставая с дивана, где навсегда отпечатался запах старых книг. Захотелось, чтобы Дверь в лето уже была открыта. Но для ритуала требовался мощный компьютер и сердце дракона: из необходимых вещей у неё не было ничего.
Девушка медленно отняла руки от лица, встречая реальность. В дальнем левом углу стола фигурка хакасской шаманки, укоризненно на неё посмотрела и ничего не сказала. Подставкой ей служила книжка Стефана Цвейга “Мария-Антуанетта”, и шаманка демонстративно её попирала, видимо, символизируя победу Востока над Западом; родоплеменной общины над цивилизацией.
Девушка пощёлкала пальцем, вспоминая слово и полезла в гугл.
Странный свой дар воровать кусочки чужих личностей Лиза ненавидела. Она хотела бы быть только “самой собой”, но каждый новый знакомый ею легко и непринужденно обкрадывался, зачастую даже бессознательно, добавляя новый слой к маскам, за которыми спряталась Лиза-настоящая. Теперь уже, наверное, нельзя было их расколоть, отодрать от лица, не повредив то, что за ними. Всё, что могла Лиза теперь сделать – это лишь замедлить процесс. Которым, надо признать, она иногда всё же пользовалась сознательно, создавая разный образ в каждой новой компании – а затем, когда обостренное чувство справедливости вновь брало верх, спешно сбегала, обрывая контакт.
Лиза поймала себя на осознании, что невидящим взглядом уставилась в монитор, будто пытаясь загипнотизировать очередной интеграл, водя ручкой круги по блокноту. К несчастью, интеграл был математической концепцией, которая отрицала гипноз. Вздохнув, девушка склонилась над тетрадкой.
“Лучше бы на востоковедение поступала,” – подвела итог успехам студентка.
***
Вопреки ожиданиям, контрольную Лиза сдала. На тройку, конечно, ценой попранного самолюбия, потому что приходилось, краснея, подсматривать элементарные вещи, но сдала. Сразу как-то полегчало, и перспективы будущего перестали представляться такими уж туманными и мрачными, как пасмурное небо, застывшее над головой. Листья, увы, сдали свои позиции со вчерашнего дня, и, подчиняясь напору ветра, летели навстречу в грустном танце. Но о завтрашнем дне можно было не переживать, а в наушниках звучало жизнеутверждающее:
— Running through the monsoon, beyond the world
To the end of time, where the rain won't hurt…
Даже слякотная погода на улице и купающиеся в осеннем дымчатом тумане дома, и оттого выглядящие не то грустно, не то чуть зловеще — всё это не могло испортить сегодняшний вечер. Решив сделать себе небольшой "подарок", Лиза свернула с намеченного маршрута, покрепче запахнувшись в неизменно черно-синий плащ, и пошла полузаброшенными дворами, погружённых в дремоту. Свежесть ветреной улицы сменилась едва ощущаемой затхлостью мест, где время замерло; но это Лизу не беспокоило – ноги несли её дальше, к деревянному двухэтажному дому.
Под ногами зашоркали кусочки давно развалившегося, разбухшего от дождей старого асфальта. Здесь ничего не изменилось с тех пор: даже забор – ржавая рабица с железной рамой – был на месте. И скамейка – массивная, с металлическим каркасом и крупными деревянными брусьями, никуда не делась. Разве что посередине дороги возник шлагбаум – совершенно инородный элемент среди проржавевших гаражей и низко склонившихся тополей, как если бы на венецианский маскарад заявился космонавт.
Вечерняя прохлада и мрак уже проникли в каждый уголок двора и разглядеть картину полностью Лиза не могла: но, как и в случае с листьями на вчерашней прогулке, у неё было достаточно уверенности – там, в темноте, всё по-прежнему; так, как было пятнадцать лет назад. Девушка застыла посреди дороги, словно боясь спугнуть что-то неуловимое, что-то близкое, что исходило от этих пригнувшихся тополей, слепых окон, старых крыш и глубокого черного неба. Постепенно всё это отступило в сторону, на задворки сознания, а за этим снова проступил знакомый образ – высокий белокаменный замок-башня, золотые шпили и опаловые стёкла часовен.
Но, прежде чем она увидела ту, кого охранял дракон, наваждение исчезло, отпугнутое резким чувством тревоги: во дворе кто-то был. В этот раз Лиза нашла в себе силы остановиться и не бежать. Окинув взглядом двор, она с удивлением заметила, что на скамейке сидит, пряча руки в карманах, пепельная блондинка в зелёном тренчкоте. От неё-то исходило странное ощущение угрозы, и в то же время неуловимое чувство узнавания, заочного знакомства. Прежде, чем Лиза сообразила сделать хоть что-нибудь, девушка в зелёном заговорила.
— Ты же просто кирпичик в мосте для Ткачихи. Понимаешь? — как-то даже грустно произнесла она. — Нельзя убегать от самой себя.
— Может я хочу ходить под Луной-Умай, — возразила Лиза, вытаскивая из ушей наушники. — Может, покой мне ближе, чем битва за место под солнцем? Кто ты, чтобы меня отговаривать?
— Вестница, — пожала плечами девушка, не вытаскивая рук из карманов. — Иногда меня называют Совой. И мне не нравится путь, который ты собираешься выбрать. Тебе этого не простят. Не я… а та, другая. Ткачиха.
— Пусть сначала разрушит стены замка Алтын-кёёк. Впрочем, к тому времени мне будет уже всё равно.
Лизе стало окончательно неуютно в обществе незнакомки, даже не назвавшей собственное имя и так знакомо попытавшейся спрятаться за масками-обозначениями, что Лиза резко развернулась на каблуках и поспешила прочь, словно напуганная хулиганка. Вынырнув вновь на шумную улицу, она прижала дурные мысли в голове, вернув наушники на их законное место.
Вестница только вздохнула, провожая Лизу взглядом, пока та не скрылась за углом. Затем подмигнула чему-то в слепых окнах, подняла с земли серебристое лицо, вытянувшееся в её пальцах как капля, и спрятала его в карман.
То ли неожиданная и спасительная тройка на неё так повлияла, то ли разговор в старом дворике, но видения Двери в лето, ведущей к Кукушкиному гнезду – так назывался замок из снов (хотя Лиза упорно считала это “видениями”: как ещё назвать один-единственный сон, который видишь на протяжении многих лет?) – на время отступили. В университете начались новые курсы, сначала студенческая жизнь захватила девушку, а затем и первая работа – учитель математики средних и старших классов. История дала круг, и устроилась Лиза в тот же лицей, где когда-то училась сама. Университетский кружок, правда, постепенно распался – Лиза к последнему курсу начала тяготиться одногруппниками тоже, остро чувствуя, что растворяется среди живых людей и настоящих лиц, неизменно копируя привычки и вкусы.
Даже улица, которой она ходила теперь на работу, была всё той же. Там по-прежнему стояло старое каштановое дерево, разве что только плодов уже не давало. Вышагивая по тому же облезлому асфальту, Лиза вспоминала как гуляла здесь с одноклассницами: “Знаешь, Хамова, ты как будто из прошлой эпохи” – “Полностью с вами согласна, леди”. Да, ей определенно нравилось поддерживать этот образ не от мира сего, вычитанный в книжках.
Однажды в учительской – душноватой комнате с одним окном и огромным лакированным столом в центре, преподавательница (всё та же Лидия Николаевна!) русского и литературы решила при всех разнести сочинение ученика о Паустовском.
Лидия Николаевна обвела остальных присутствующих страдальческим и многозначительным взглядом и вернулась к стопке зелёных тетрадок. Почувствовав себя неловко, Лиза засобиралась домой. Уже в холле её нагнала информатичка — познакомиться с ней Лиза ещё не успела, так что даже не знала, как её зовут, хотя та на вид была её ровесницей — молодая светловолосая девушка с очками в круглой тонкой оправе. Черты лица были острые, слегка осунувшиеся — первое впечатление Лизы вообще было "на наркоманку похожа".
Лиза не удержалась и фыркнула.
В тот день Лизе снова приснился замок. Он ни капли не изменился с тех пор – всё такой же, каким она увидела его ещё много лет назад. Но вернувшиеся видения отступили так же легко, как и пришли: их вытеснила новая знакомая. Вместе они бунтовали против спущенных из РОНО идиотских планов, вместе водили классы в кино и отбивали детей от несанкционированных субботников. Завуч даже как-то раз мягко им намекнула, что тандем слишком уж не похож на деловые отношения и бросает тень на строгие лицейские порядки.
Жизнь шла своим чередом. Привыкшей к гречке и макаронам в студенческие времена Лизе неплохо жилось даже на ставку преподавателя, и вскоре она – без всякой связи с Дверью в лето – обновила себе компьютер.
***
Стоял апрель, но было уже тепло. Окно в кабинете информатики было открыто, и в комнату залетал весенний ветерок, заставляя листки контрольных тихо шелестеть. Ангелина сидела за учительским столом и что-то правила на компьютере, Лиза сидела за одной из деревянных парт цвета «белого дуба», просто любуясь пейзажем за окном — снег уже почти совсем сошёл, прошлогоднюю листву убирали ещё осенью, и там на пришкольном газоне уже пробивалась зелёная трава.
Лиза встрепенулась, сообразив, что уже минуту-две пялится в окно. Ей вдруг захотелось рассказать наконец Лине обо всём: о Вестнице, о замке, который её снится почти каждую ночь, о странных её способностях воровать у друзей и знакомых черты характера.
Тут Лиза вдруг поняла, что с момента возвращения в школу она ни разу не вспомнила о Даше — нет, конечно, были какие-то мимолётные мысли, но вот воспоминаний, отчетливых, ярких — не было. Словно кто-то вырезал её из жизни Лизы.
Лиза встала из-за парты и пошла к двери, задумчиво глядя себе под ноги. Остановившись у выхода из класса, она коснулась простой пластиковой ручки, уже надавила на неё, чтобы выйти, но задержалась на какое-то время в дверях. Затем, словно решившись, перешагнула через порог и вышла в коридор.
Кабинеты, к счастью, были ещё не закрыты. Она поднялась на третий этаж, в кабинет биологии — её любимый, потому что здесь под окнами росли берёзы, и весной и осенью можно было весь урок любоваться как солнце сверкает сквозь густые кроны качающихся под ветром деревьев. Странное чувство ирреальности пришло не сразу, но, когда она пошла между парт, ей казалось она услышала голоса одноклассников. Цепляясь носками туфель за ножки парт и стульев, как в полусне Лиза прошла до дешевых ореховых шкафов с книгами, и, подчиняясь какому-то наитию, вжалась в угол между шкафом и белой стеной. Зажмурившись, она вдруг живо вообразила тот сентябрьский день, когда их привели на первый урок биологии. «Кто тебе нравится?» — зазвучал в голове голос Крамер. Лиза открыла глаза. Лучи закатного солнца расчертили тенями четкие квадраты окон на полу. «Ты что, ушла?» — висело всплывшее сообщение в телефоне. Лиза посмотрела на часы: она провела в кабинете целый час. «Прости, нет, тут ещё» — быстренько настучала она ответ, и поспешила к выходу, не оглядываясь: ей показалось, что за одной из парт сидит тень Даши.
Помня о том, как трудно было ей в классе начиная со средней школы, Лиза старалась быть для детей другом; помогала с домашней работой по другим урокам, что-то советовала. В итоге конфликт с Лидией Николевной расцвел с новой силой. Лиза ругалась, спорила с оценками по сочинению – это выливалось в регулярные жалобы русички, что она подрывает её авторитет, нарушает учебный процесс. В конце концов преподавательница, тоже по-своему неглупая женщина, однажды едко заметила: “Елизавета Айдасаевна, вы, как будто, пытаетесь вложить в детей то, чего нет у вас самой”. Лиза вспыхнула как белый фосфор: разговор закончился уже в кабинете директора.
Рутина начала медленно точить Лизу. Она пыталась заняться творчеством, писать что-то — но и здесь дар её преследовал, и ей казалось, что всё, что она пишет — откуда-то взято, своровано; от идей до стиля, и нет чего-то настоящего, честного, её. Начатое забрасывалось, откладывалось в ящик стола или безжалостно летело в мусорку.
Лиза посмотрела на неё как-то странно, будто увидела в подруге что-то новое.
Через неделю Лиза уволилась. Просто шлепнула на лакированный стол директрисы заявление, собрала вещи — и вышла из кабинета, не сказав ни слова.
Теперь уже ничего не останавливало её от желания открыть Дверь в лето, и Лиза пустилась на поиски сердца дракона. Она встретила художницу, чьи картины оживали спустя тридцать три дня (особенно живо ей запомнились одинокие глаза, плывущие через анфиладу сталинки, где снимала квартиру художница), но та не смогла нарисовать ей его. В своих вещих снах девушка отправлялась в путешествия, но ни на холме Ар-Мегиддо, ни в развалинах Ура, не могла она найти сердце дракона.
Однажды, валяясь в полусне на диване, задумчиво разглядывая всё те же бледно-зелёные обои, Лиза неожиданно для себя поняла: его прячут от неё. Но кто? В воображении сразу возник образ странной беловолосой девушки. Вестница…
Вскочив с дивана, девушка начала собираться. Она уже почти месяц не выходила на улицу, кроме как в магазин. Но не успела она выйти из подъезда, как лицом к лицу столкнулась с Линой — та иногда приходила её навещать.
Девушки поднялись по бетонной лестнице на пятый этаж. Стены на площадках были обшарпанные, штукатурка кое-где отваливалась прямо кусками и постепенно истаптывалась жильцами до состояния белой крошки, которая теперь рисовала причудливые разводы на плитке площадок. Звякнул ключ в замке, скрипнула обитая чёрной кожей дверь.
Они сидели молча, пока наконец чайник не засвистел. Лиза просто не знала, что сказать; Лина, видимо, набиралась смелости. И только когда хозяйка квартиры начала разливать по чашкам кипяток, она наконец сказала:
Лиза задумчиво присела на скрипнувший стул с резными «лапками» у ножек. Лина явно избегала спрашивать, почему подруга уволилась. А Лиза боялась сказать, переживая, что ответ оттолкнёт Лину. Блондинка не выдержала и нарушила молчание первой.
Уже в коридоре, надевая своё серое пальто, Лина всё-таки заметила:
Лиза посидела на кухне ещё полчаса, допивая холодный чай. Когда стрелка часов дошла до шести часов, она оделась, и отправилась на поиски Вестницы. Разыскать её после этого не составило никакого труда: и вообще, когда Лиза и Вестница столкнулись в пустынном дворике с ржавой сеткой-рабицей и пригибающимися к земле тополями, у девушки сложилось впечатление что Вестница её сама искала. История повторялась: то же место, то же время, тот же чёрно-синий плащ против зелёного. Даже сами они, кажется, не изменились. Во всяком случае, не Вестница.
Больше они не произнесли ни слова. Над крышами завывал, влетая в трубы, холодный октябрьский ветер. Тускло мерцали звёзды, уже проступающие на темнеющем закатном небе. Застывший двор безразлично наблюдал как расцветают посреди двора алые лилии и акониты. Сначала, казалось, синие цветы уступят алому зареву, но всё-таки здесь у них было больше силы, и они заполонили весь двор, как будто настоящее море хлынуло неизвестно откуда, затопив и асфальт, и скамью, и уже подобравшись к окнам первого этажа. Новый порыв осеннего ветра ворвался во двор, разом сдув наваждение, оставив только двоих: победительницу и побеждённую.
***
Дома тихо бурчал компьютер, и его ворчание всё больше походило на рёв дракона – сторожа двери, которого было необходимо победить. Чувство дежа вю преследовало девушку всё чаще, перерастая в дежа векю; она сама заперла себя в этом квадрате два на два с нездоровыми зелёными обоями, книгами по мифологии Востока и хакасской шаманкой. Всё чаще она обнаруживала себя лежащей на диване, бесцельно смотрящей в потолок, но потолка-то уже и не было, а была лишь луна, яркая, как солнце, и она освещала замок, где её ждала принцесса.
Когда наконец дверь квартиры взломали, и обеспокоенная пропажей подруги Лина появилась на пороге, Лиза уже исчезла. В квартире горел свет, свистел поставленный чайник, тихо крутились вентиляторы включенного компьютера. Казалось, девушка куда-то просто вышла и скоро вернётся.
Стены замка выросли перед ней из облаков, всё так же балансируя на грани монументальности и невесомости: ведь весь замок ютился на крохотном островке, выдаваясь башенками и целыми площадями вперёд, в безбрежную синеву. Но теперь он уже не был пуст, и на каждой крепостной стене, на каждом балконе, стояли безглазые и безротые трубачи, наряженные в расшитые лазурью камзолы. Они играли что-то агрессивно-тревожное, но чем ближе подходила Лиза, тем торжественно-бравурнее становилась их игра. Когда же она подошла к кованным золотом воротам и триумфально вскинула вверх руку, сжимавшую копьё из белых роз, те отворились перед ней, а навстречу ей уже спешила Принцесса с неземным ликом. Они встретились на середине залитой закатным солнцем площади. Принцесса широко раскрыла свои узкие, чуть рептильи глаза, и подала ей руку: